Мы не выбираем, когда и где родиться. Мой дядя появился на свет в Белоруссии, а ровно через год вместе с мамой и братом-близнецом попал в фашистский концлагерь. Брат умер от голода, а дядя каким-то чудом выжил. Теперь каждый год ко Дню Победы он получает от германского правительства компенсацию за то, что оказался малолетним узником фашизма. Хотя и он, и немцы прекрасно понимают: вину за детство, опаленное войной, деньгами не искупить. Сегодня, в День освобождения узников фашизма, самое время вспомнить рассказы тех, чьё детство прошло за колючей проволокой.
История женщины, чьё детство прошло в фашистском концлагере. Её рассказ – всего лишь страничка в летописи Великой Отечественной — страничка, на которой уместилась целая жизнь.
Зинаиду Сергеевну Маурину война застала пятилетней девочкой. В Старой Руссе, где она родилась и жила, уже через месяц после начала войны не осталось почти ни одного уцелевшего дома. Старинный город едва не был стерт с лица земли бомбежками.
«У нас был дом на Советской набережной, 19, — вспоминает Зинаида Сергеевна. – Он стоял прямо у завода, так его вместе с заводом и разбомбили одним из первых. Нам негде было даже переночевать. Оставаться в городе было опасно. Так мы с мамой и старшими сестрами стали беженцами. Весь день мы шли от деревни к деревне, сами не зная, куда. Нам хотелось уйти подальше от войны, да разве от нее уйдёшь…
В одной из деревень, где мы остановились, нас нагнали каратели и всю деревню сожгли – все дома до единого. Нам удалось спрятаться, поэтому мы и остались в живых. Было очень страшно. Когда каратели ушли, мы поскорее пошли дальше, в другую деревню. Дом, где нам разрешили поселиться, принадлежал деревенскому старосте. А он оказался предателем – работал на немцев, все им докладывал. Когда партизаны узнали об этом, то расстреляли его прямо под окнами дома. Мама испугалась, что партизаны подумают, что мы со старостой заодно, раз ночевали у него. Нам ничего не оставалось, как поскорее уйти в другую деревню.
Вскоре каратели добрались и туда. Всех выгнали из домов на улицу, дома пожгли, а весь народ — и местных, и беженцев – всех подряд толпой погнали на вокзал. Там нас погрузили в вагоны, в которых скот возили, забили вагоны досками и повезли. Куда – никто не знал, оказалось – в Польшу. Там нас всех вывели из вагонов, и местные – поляки — стали выбирать себе работников. А мы ведь городские, что девчонки, что мама. К сельской работе не приспособлены, не понимаем в этом ничего. Никто из поляков нас не выбрал, и нас повезли дальше — в Германию. Так нас привезли в город Дуйсбург в лагерь Дора.
Там мы пробыли с 1943 по 1945 год. Сестер забрали на работу на завод, маму — тоже. Я была совсем маленькой, какой из меня работник? Меня запирали в бараке одну и целыми днями я сидела за колючей проволокой. Барак был большущий, длинный. На улицу выйти было нельзя, так я и гуляла по этому бараку весь день.
Когда началось наступление Советской армии, начался артобстрел и бомбежка. Немцы бомбят, наши бомбят, со всех сторон нас бомбят, не переставая – днём и ночью. От снарядов наш барак загорелся. Мы выскочили из барака, а остальные бараки тоже горят. Концлагерь был окружен трёхслойным забором из колючей проволоки, по которой шёл электрический ток. Сестра средняя каким-то образом сумела подлезть под этот забор, отодвинула палкой провода, и мы тоже вылезли.
Так мы убежали из лагеря. А куда идти? Собаки все равно догонят. Так и вышло. Утром фашисты нас обнаружили, снова погрузили в вагон и повезли дальше. Везли до самой ночи, привезли в лес. Заталкивают нас в барак, а там темно и люди спят вповалку. На нас начали ругаться: в темноте мы кому-то на руку наступили, кому-то на ногу – ну мы туда и не пошли. Ночевали в воронке от бомбы в стороне от барака. А утром встали – барака этого нет. Сожгли его ночью. А нас Бог уберег. У мамы с собой икона была – Распятие Иисуса Христа, бабушкино благословление. Из поколения в поколение икона эта передавалась. Немцы у мамы ее почему-то не отобрали – разрешили оставить. Вот она нас и спасала всё время, я так думаю».
Освободили пленников американские войска. «Они довезли нас до границы, передали нашим, а наши говорят: «Всё, никто вас больше никуда не повезёт – дальше сами пойдете пешком». Нас построили в колонны и так и гнали, как по этапу, в пересылочный лагерь. А там уже распределяли, кого куда отправлять.
Мы поначалу вернулись домой, в Старую Руссу, а там ничего нет. Мы 1,5 месяца жили на вокзале: сделали себе шалаш из стопок фанеры и жили. Сестрам удалось устроиться работать на деревообрабатывающий завод. В 1-й класс я пошла только в 1946 году, мне тогда было уже 10 лет. Потом одну сестру перевели в Москву, и она выхлопотала разрешение забрать нас с мамой к себе.
В Москве у меня открылся ревматизм, и пришлось переселиться в Подмосковье. Так мы оказались в Малаховке. В школу я пошла уже только когда выздоровела. После школы окончила ПТУ и работала в Москве на фабрике Ногина. Там я и мужа своего встретила. Прожили мы с ним 35 лет. Он был замечательным человеком. Теперь таких нет.
Вот уже новая годовщина Победы подошла, а мы до сих пор войну забыть не можем и никогда не забудем. И когда я смотрю на нынешних детей, то всегда вспоминаю себя маленькую и думаю: пусть у нынешнего поколения детей будет мирное небо и счастливое детство!»
© Текст и фото – Noory San.
Вместо заключения. Моя соседка тётя Аня была женщиной тихой и незаметной. Она ни с кем во дворе не общалась и часто сидела на скамейке одна. Она всегда молчала и никогда не улыбалась. Все думали, что она хмурая и нелюдимая из-за того, что у нее такой характер. А оказалось, что она была малолетней узницей концлагеря, и эта травма наложила отпечаток на всю её оставшуюся жизнь.
И вот ещё фотографии на память — малолетние узники фашизма из Малаховки:
Преступление против детства.
Такие рассказы сейчас собирают в проект «Детская книга войны».