Как многие дочери, я всю жизнь пыталась заслужить любовь и одобрение отца. А слышала только придирки и упрёки. Особенно в последние годы. Теперь он умер, и мне больше не надо лезть из кожи, чтобы получить от папы то, чего он дать не мог и не хотел. Остался чёрно-белый реквием по человеку, которого я скоро забуду навсегда.
Мне больше никогда не придется заботиться об отце. Зато я больше не услышу, что сын для него – свет в окошке, а я… Похоже, что никто.
Я больше никогда не буду лететь к отцу в деревню при малейшей возможности – после бессонной ночи перед экзаменом, после утомительной командировки в другой город, выпросив отгул на работе или взяв больничный – только чтобы навестить папу, потому что я соскучилась. Зато я больше никогда не услышу: «Чего приезжала? Даже пол не помыла!» Я приезжала, чтоб тебя увидеть, папа. Улучив несколько часов. Ты этого не понимал и уже никогда не поймешь.
Мама больше никогда не подсунет папе на подпись мой дневник со всеми пятёрками в году и в четвертях. Зато папа не скажет «Ну, молодец» таким тоном, как будто делает великое одолжение и мне, и маме.
Я больше никогда не испеку красивый вкусный торт для папы. И не привезу его ему в деревню тремя электричками за сотню вёрст. И не понесу осторожно, на вытянутых руках, боясь оступиться, 7 километров пешком от станции. Зато папа не скажет, что торт ему не понравился, и лучше бы он съел мокрый бисквит из гастронома.
Я больше никогда не выпрошу у подруги старинный патефон и кучу пластинок для папиной коллекции. Зато папа не скажет: «Пластинки так себе, ничего особенного. И патефон тоже. Но так и быть, я их возьму». И не посмеётся над семьёй моей подруги: «Вот дураки, такие ценные вещи раздают!»
Мы больше никогда не подарим папе настоящий старинный граммофон, о котором он много лет мечтал. Зато не будет так обидно, когда папа засунет его в кучу хлама, как что-то ненужное.
Мы больше никогда не устроим папе юбилей в ресторане – с гостями, великолепным столом и прекрасным сценарием, и не снимем фильм на память об этом событии. Зато папа больше никогда не скажет: «Вот, у меня был юбилей, а никто меня даже не поздравил!»
Я больше никогда не подарю папе свою первую книгу, да и следующие тоже не подарю. Зато он больше никогда не скажет гадостей о них. И я больше никогда не возьму псевдонимом свою девичью фамилию – фамилию папы. И слава богу, потому что папа всё равно бы этого не оценил, да уже и не оценит.
Я больше никогда буду плакать из-за того, что в голодном 90-м папа привёз мне 10 банок дефицитной тогда тушенки, а потом одну банку забрал, так как мне не хватило 10 копеек, чтоб расплатиться за десятую банку! Зато у меня не пропадёт молоко для моей в то время грудной старшей дочери. Да что вы знаете про тридцать сребряников?!..
У брата больше не родится дочка, и папа с гордостью не скажет друзьям по телефону: «Я теперь дед, у меня наконец-то внучка родилась!» Зато я больше не увижу недоуменные глаза своих дочерей, которые всё это слышали, с вопросом: «А мы-то кто, разве не внучки, дедушка?! Мы внучки не того сорта, не от того ребенка?!»
Я больше никогда не услышу, как папа хвалит свою «единственную» внучку, дочку брата – за то, что у неё во 2-м классе за год «всего» 4 четверки. Зато мне больше не будет досадно, что моя старшая всегда была отличницей и окончила школу с медалью, а папа-дедушка этого даже не заметил. А вот если бы это была дочка его сына — другое дело!
Я больше не буду проводить с отцом дни и месяцы, бросив все свои дела и поддерживая его после внезапной смерти мамы. Зато я не услышу упреков по любому поводу – что мама делала так, а я делаю по-своему (не так, как мама – значит, плохо).
Папа никогда не узнает, что я заработала на автошколу, получила права и научилась водить автомобиль. Зато я больше никогда не услышу от отца обидное до слёз, как в детстве: «Я не буду тебя учить ездить! Машина старая, ты мне ёё сломаешь! (Или «машина новая, ты мне её сломаешь»). Спасибо, папа. Не волнуйся. Я справилась сама, без твоей помощи. А твои старо-новые машины теперь сгниют от времени.
Я больше никогда не попрошу отца вспахать мотокультиватором твёрдую, как камень, целину под огород. Зато и больше не услышу: «Культиватор эту глину не возьмет, сломается! Копай лопатой, если хочешь».
Я больше никогда не заложу большую земляничную плантацию на вскопанной мною целине. Плантацию, которую так любила и которой так восхищалась моя мама. Зато отец уже больше никогда не поставит поверх неё фундамент непонятно для чего – просто чтобы мне досадить и показать, что «это его участок и земляника ему тут не нужна». Конечно, на 33 сотках другого места для фундамента не нашлось, кроме моих грядок.
Я больше не буду мечтать встретить Новый год в Перегудове всей семьёй – как это было при маме. Зато я больше не услышу от отца: «Давайте в другой раз, сейчас тут Витя с дочкой, им будет тесно, если ещё и вы приедете».
Я больше не познакомлю папу со своим мужем – героическим лётчиком и прекрасным человеком. Зато отец в первый же день не отведет его в сторону и не скажет практически незнакомому человеку: «Ты на моё хозяйство губы не раскатывай, тут Светкиного [моего] ничего нет!»
Мы с мужем больше никогда не будем помогать отцу в его хозяйстве. Зато он не скажет нам в благодарность: «Оставьте меня в покое! Не мешайте мне жить!»
У меня больше никогда не будет белоснежного котёнка Снежка, которого принесла мама, когда мне было 2 года. Зато отец не сможет издеваться надо мной-ребенком, говоря, что сделает коврик из Снежка.
В нашем деревенском доме тоже больше никогда не будет кошек, да и самого дома, похоже, скоро не будет. Зато папа больше никогда не убьёт ни одного маминого кота, как убил в разное время, по крайней мере, четверых. Только за то, что сам их вовремя не выпустил на улицу, и они наделали луж и куч на полу.
Я больше никогда не буду разгребать устроенную отцом помойку в доме и на участке. Чтобы приехав через неделю, увидеть на том же месте ещё больше мусора и хлама. Зато больше никогда не услышу: «Не смейте ничего трогать и выбрасывать! Пробросаетесь!»
Я больше не буду вести дневников. Зато отец их больше не найдёт и не сможет надо мной поиздеваться, отвратительно высмеивая мои личные записи.
Отец больше никогда не будет меня фотографировать. Зато он больше не выберет из коробки с семейными фото все до единой фотографии, где есть я, и не сложит брезгливо отдельно, как что-то гадкое и оскверняющее его священную коробку.
Я больше никогда не расскажу отцу, как работала на трёх работах, чтобы впервые в жизни отвезти дочек на море. Зато, рассказывая о поездке, я больше не услышу завистливо-злобное: «Что-о, деньги зашевелились?! Не знала, куда потратить?!»
Я больше никогда не откажусь от маминого наследства в пользу отца, поверив его обещаниям разделить всё поровну между мной и его сыном. Зато папа больше не сможет подло обмануть меня, доверчивую, оставив всё любимому сыночку.
Я больше никогда не буду надеяться, как в детстве, что папа меня любит. Зато мне не понадобится целая жизнь, чтобы понять, что это не так, и он меня никогда не любил.
Уже никто не спросит папу: «Как поживает ваша дочь?» Зато папаша больше никогда им не ответит: «Какая дочь? У меня нет дочери, и не было никогда».
Я есть, папа. И буду. Вот только, чем больше времени проходит с момента твоей смерти, тем мне труднее вспомнить о тебе хоть что-то хорошее. Наверное, так и должно быть после всего, что ты наделал. Такой вот чёрно-белый реквием. Со временем хорошее сотрётся окончательно, и следующий реквием по тебе будет чёрным. Если вообще будет, в чём я сильно сомневаюсь. Забвение. Ты это заслужил.
