Любимый старый-старый Новый год… Когда я была маленькой, мы всегда отмечали Новый год у деда. Там собиралась вся родня, и это было лучшим подтверждением тому, что Новый год – семейный праздник. История о том, как это было – из серии «Осколки детства».
Нет, правильнее так: пока был жив мой дедушка, мы отмечали праздник в его доме. Дом деда был старинным. Я обожала этот дом. На фоне деревянных бараков по соседству он мне казался самым лучшим в мире – дом из красного кирпича с надписью 1910 на фасаде.
Накануне праздника в дом съезжались «гости» – мои дяди и тёти со своими семьями и другие родственники. Слово гости я взяла в кавычки потому, что все эти люди выросли в этом самом доме и каждый Новый год возвращались в дом своего детства. Как и я.
Бабушка заранее пекла пироги. Их запах расползался по всей улице и бил прохожим в нос. Печь пироги – у нас фамильное. Как и дразнить их запахом соседей. Бабушкины пироги были деликатесные, «с кашей» – с дефицитной в те годы гречкой.
Дедушка к празднику закупал продукты, для чего специально ездил в «Сороковой» московский гастроном. Для нас, детей, он обязательно припасал лимонад – «Буратино», «Саяны», «Дюшес». И ставил ёлку. Она была старинной – бабушка с дедушкой её купили в 1938 году. Ёлка деда казалась мне смешной, потому что её ветки были похожи на ёршик, которым раньше чистили бутылки: скрученная проволока, из которой спиралью-веером торчала пластмассовая хвоя. Только ёршик был белым, а ёлка – зелёной.
Елочные игрушки тоже были очень старыми. Мне особенно запомнились две стеклянные птички с торчащими хвостами. Хвосты были из тонкой пластмассовой «проволоки» (как всё на том же ёршике, только длиннее) и казались шелковистыми. Мне нравилось трогать птичек за хвосты, а все ругались. Оказалось, что когда-то таких игрушек-птичек на ёлке было много, они остались чуть ли не от моей прабабушки Агапии, и мой папа в детстве уже повыдёргивал большинству из них хвосты. К моменту моего рождения птиц с хвостами осталось всего две, поэтому продолжить дело отца по выдёргиванию у них хвостов мне не дали. Электрогирлянда на ёлке-ёршике была в виде маленьких старинных уличных фонарей с разноцветными стёклами, только вместо свечки внутри лампочка.
Каждый взрослый вносил свой вклад в устройство праздника, поэтому угощений всегда было много. Среди прочих закусок на столе у бабушки неизменно присутствовали винегрет и квашеная капуста. Дедушка или дядя Валера лазили в погреб в сарае, который был прямо под окнами дома, и доставали из огромной бочки квашеную капусту, которую каждую осень мы квасили всем миром. Это была целая история, об этом я отдельно расскажу.
Папа отвечал за гуся, утку или индейку, которую запекал в духовке. Тётя Рита пекла свой фирменный «Наполеон». Тётя Женя добывала и привозила из Ленинграда торт с пингвинами и какое-то невероятное сдобное печенье, похожее на пирамидки, которое так просто было не достать. А ещё она удивляла всех пирожными – хрустящими слоёными трубочками, которые, едва сойдя с поезда(!), она пекла в бабушкиной духовке, наворачивая кусочки теста на специальные металлические конусы. Готовые трубочки тётя Женя начиняла сливочным «крэмом». Поверьте, для начала 70-х это был настоящий деликатес. Мы ждали этот торт и эти трубочки, почти как сам Новый год.
Когда мне исполнилось 4 года, мне доверили разрезать торт с пингвинами. А вот — знаменитые тёти Женины трубочки и мы с двоюродным братом — довольные, счастливые и хитрые. Спасибо папе — пока я была маленькой, он меня постоянно снимал, и у меня теперь остались эти фотографии…
У дедушки и бабушки был большой старинный стол. За ним у каждого семейства было своё место, и каждый его знал. Во главе стола, спиной к окну, садился дедушка. С другого торца стола – бабушка, чтоб быть поближе к кухне. А по бокам рассаживались все остальные. Наша семья была самой большой – она состояла из четырёх человек, поэтому мы занимали всю правую сторону стола. У тёти Риты и тёти Жени было по одному ребёнку, поэтому их семьи умещались за столом напротив нас. Не знаю, откуда это повелось, но мы так рассаживались всегда, из года в год.
Моё место было ближе к бабушке. Оттуда мне хорошо был виден шкаф-сервант под названием «Хельга», где за стеклом стояли старинные прусские рюмки на длинных толстых ножках, которые дед привёз с войны – из Кёнигсберга. А над Хельгой висела большая картина, которую дед раздобыл в каком-то брошенном хозяевами прусском замке. На картине были огромные берёзы, розовый мох, а вдалеке виднелся вросший в землю домик с маленьким тёмным окошком. Мне нравилось рассматривать картину. Я мысленно добиралась до домика через валуны, поросшие розовым мхом, представляла, как заглядываю в окошко и придумывала, что я там увижу. Я столько раз «путешествовала» по этой картине, что мне казалось, что я и в самом деле не раз бывала в тех местах. Только став взрослой, я поняла, что это никакой не мох, а вереск. Я обожаю вереск. Сама не знаю, почему.
Нас, детей, было четверо – мы с братом и наши двоюродные сестра и брат. За столом мы не задерживались: под столом было куда интереснее – и почему взрослые этого не понимали? «Поклевав», как говорила бабушка, мы начинали играть в прятки по всему дому или закрывались в другой комнате – спальне и там секретничали, пока взрослые секретничали за столом.
Однажды, спрятавшись под столом, я нечаянно услышала «запрещённый» анекдот и рассказала его в садике. За это мне потом слегка влетело от родителей, которых вызвали к заведующей. Звучал он так: «Медведь увидел у зайца бутерброд с чёрной икрой и тоже захотел такой. Пошёл в магазин, а ему продали не чёрную икру, а кабачковую. Медведь возмутился: почему? А заяц ему и отвечает: «Потому что я – Косыгин(!), а ты – Топтыгин!»… От скандала всех нас спасло то, что я в свои четыре года искренне не понимала политической подоплёки этой шутки. А также то, что мой дед был замдиректора фабрики по быту – той самой Фабрики Октябрьской Революции, в чьём ведении находился детский сад. Заведующую звали Изольда Борисовна, а вот фамилию её я не помню.
У папы было ещё одно «маленькое, но ответственное поручение». Пользуясь тем, что мы заняты игрой, он исчезал из-за стола и переодевался в Деда Мороза. Костюм Деда Мороза для папы брали в школе, где тётя Рита была директором. Папа незаметно выходил в коридор, звонил в дверь… и у нас на празднике появлялся самый настоящий Дед Мороз!
У меня всё детство было подозрение, что это папа. Но взрослые бросались горячо меня переубеждать: «Ты что, папа же всё это время рядом с тобой стоял, а ты не видела, потому что смотрела на Деда Мороза!» Ну, что ж… Зато теперь я точно знаю – Дед Мороз существует, и он – мой папа. Спасибо, пап. Ты был чудесный Дед Мороз.
Подарки в основном были сладкими – пакет с конфетами, и, разумеется, игрушки. Особенно запомнилась электрическая железная дорога производства ГДР (12-миллиметровая, кому интересно), подаренная нам с братом «ленинградцами» — дядей Толей и тётей Женей. По тем временам это был сказочный подарок. Подозреваю, что дядя Толя за ним специально ездил за границу.
После того, как были распакованы подарки, все возвращались за стол и наступал торжественный момент: тушился свет, включались огоньки на ёлке и папа вносил в комнату жареную индейку (гуся или утку), политую сверху коньяком и подожжённую. Все гости дружно радовались и хлопали в ладоши. Детям доставались лучшие куски – белое мясо с грудки или ножки. После горячего все выходили в коридор. Там мы взрывали хлопушки с конфетти и жгли бенгальские огни. О том, почему эти огни так называются, я узнала только в юности – оказывается, во время грозы в Бенгалии молния рассыпается по всему небу, как искры бенгальского огня, а не уходит прямо в землю, как в средней полосе России.
Так наше большое дружное семейство отмечало Новый год с тех пор, как я себя помню. Потом мы с братом выросли. А потом умерла бабушка, но вся родня всё так же продолжала собираться на Новый год у деда в его доме. Потом не стало деда и падающее знамя Нового года подхватили мои родители. И мы (уже с собственными детьми) стали отмечать Новый год у папы с мамой. Потом не стало мамы. А потом не стало и самого дедушкиного дома — его подло разрушили власть имущие…
Времена изменились. Дяди и тёти состарились, у братьев и сестёр появились свои семьи и дети. В нас пропал дух авантюризма, мы перестали собираться всей роднёй, чтобы совместно встретить Новый год. Мне жаль, что нам не удалось сохранить эту прекрасную традицию. Я всё чаще скучаю по тем временам – когда в доме собиралась добродушная толпа гостей, из сарая приносились лавки, а шубы и пальто горой теснились на кровати…
Поздравьте меня. Похоже, я дожила до мемуаров.
© Нури Сан, фотографии из личного архива.
